|
Говорят, что умершие в праздник Святой Троицы становятся святыми. Сережке совсем необязательно было умирать. Не потому, что он и так был свят, нет, это слишком пафосно звучит. Святые, мне кажется, не пьют вино, не любят барышень, не торчат, не рисуют картин и не делают рок-н-ролл.
Сережка был, скорее, светлым человеком и легким. Как черные линии-чёрточки-пятнышки его рисунков, которые он разбрызгивал-раздрызгивал, испещряя лист. Недавно Кира Модылевский, директор московского ресторана «Union», где собирается околороковая богема и звезды, извините, эстрады, подарил мне безумно дорогую ручку. Цвета беззащитности и с моторчиком внутри, она умеет вибрировать и делать линии конвульсивными, нервными, судорожными, спиральными — какими угодно… «Уфты — сказал Тимофеев и, схватив ручку, сразу же стал рисовать — я всю жизнь стараюсь, а тут -моторчик». Ручка, косившая под технику Тимофеева, выдавала зеленый цвет.
Когда-то в студенчестве, мы делали самиздатовский журнальчик под названием «Лицо», а Тима — обложки к нему. Одна его обложка изображала прекрасное женское лицо-маску из-за которой выглядывало безобразное «лицо» черепа. Потом в нашей жизни случился рок-н-ролл и появился другой журнал, потом умер наш друг — одессит Игорь Ганькевич (группа БАСТИОН) и я пыталась сделать в журнале вокруг портрета Игоря траурную кайму. Не получалось. Тима справился с каймой в два счета, сказал — «Галя» и засмеялся. Я поразилась, мне стало даже неловко за Тиму, мне не было смешно. Потом я поняла, что ничего кощунственного не произошло — просто он иначе относится к вещам и событиям. И все.
Знакомая журналистка как-то заметила, что Тима очень легко смеётся. Это правда. И это точно. И это редкое сегодня качество. Он, мне кажется, легко относился и к жизни и легко, на глазах, работал, мог «враз» создать какую-нибудь инсталяцию и первым засмеяться, уверяя, что лучше — не сделаешь. Мог в мгновение уверить, что главнее «танцев Вако-Вако» на теперешний момент — нету.
Последний раз я помню его в день рождения Валеры Посиделова. Серёжа принес в подарок свою картину. Когда мы приколошматили картину к стене, мой сынишка, глядя на нее задумчиво произнес: «НЛО». Тогда Тима объяснил: «Полотно называется „Летняя прогулка“. А вообще там очень много солнечного и зеленого и летящего.
Потом была выпивка, разговоры, еда, словом, день рожденья. Наш гость — длинноволосый звукорежиссёр пошёл проводить маму — вернулся в крови, страшно избитый. Молодому поколению, которое выбрало спортивныe штаны „Адидас“, не понравился хаер — этого оказалось достаточно, чтобы избить человека по-зверинному. Потом посыпались стекла и град камней полетел в квартиру. Дети забились под диваны. Пришлось драться со стаей. Тимофеев дрался с „азартом“. Наконец, приехала милиция, пару малолеток увезли, наутро пришла сестра одного из них, стала просить какого-то прощения, когда ей показали избитого, опухшего нашего товарища — заткнулась. А Тимофеев стал говорить, говорить, говорить, объясняя ее нагидрольной голове, что есть что, и меня очень удивило с какой серьезностью „легкий“ Сережа отнесся ко всему этому происшествию. „Понимаешь — врубал Тимофеев девице-сестрице — ведь если твоему брату скажут „убей“ -он убьет — ты это понимаешь?„
Потом именинник Посиделов (ему — гитаристу — перебили нунчаком кисть руки) всех утешал:“ Драка — это ничего. В прошлый мой день рожденья было хуже — было ГКЧП. В аккурат 19 августа„.
Наверное, тяжелые люди и убили Серегу Тимофеева. Он уехал -вскоре. Не уезжать — нельзя. Бизнес-Ростову противопоказаны люди искусства. Они здесь могут искривиться как карликовые японские деревца, которым сначала специально мешают расти, стволы их становятся как варикозные вены, а за это их потом называют произведениям садового искусства. Тимофеев метался в поисках спонсоров-меценатов и даже находил. И направо и налево предлагал купить у него картины. Он уехал в Москву (“Если б знали вы как мне дороги подмосковные вечера“ — в интертрепации» Тимы), провинциализм ведь только поначалу занимал его. («Ты знаешь, хочется доехать в какой-нибудь мелкий городишко, провинциальный до онтологического ужаса, посидеть в кругу мелкой интеллигенции, посмотреть и послушать как они изящно язвят по поводу недостатка сахара, и именно здесь предвосхитить себя — какие трагедии ожидают нас в будущем. В этих мелких городишках, скажу я тебе, и собирается все изломанное, надрывное, закомплексованное. Затем, сконденсировавшись, все это едет каким-нибудь поездом типа Таганрог-Москва, туда, где строятся баррикады для борьбы с отжившим и реакционным, укладывается и выпирает таким, из этих баррикад, знаешь ли, закрученным многогранником (стыдно сказать, что напоминает)» (Сережа — мне пять лет назад в УРА БУМ БУМ ).
Он говорил, что надо реализовываться, что можно быть прекрасным художником и опережать свой век, при этом все время ощущая, что совершаешь некий подвиг и терновый венец… И что профессионализм можно, конечно, возвести в ранг эстетики, но только соприкоснувшись со всем передовым. «Как чукча — сказал Тима- чукча, который отучившись где-нибудь на романо-германском факультете университета, возвращается в стойбище и становится шаманом со знанием Канта и Гегеля. И на этом зиждется все явление „пост“ — возвращение к себе через трансцендентные бездны. А Москва — Москва дает среду, важно ведь не только умение рисовать, но и умение размышлять, общаться и еще куча других умений».
Наверное, Москва виделась Тиме Пекином, Ростов — Шанхаем, а все остальное вокруг — Роу Роу и я не знаю — оказался ли Сережа дорог первопрестольной и ее подмосковным вечерам…
Посиделов, съездив незадолго до смерти Тимы в столипу, сказал, что Серега живет так, как будто снимает кино с собой в главной роли. И важней всего в этом кино была скорость жизни. Он — при такой-то скорости и не мог стоять в очереди за вином (версия). За что в его легкое тело и всадили несколько пуль.
Сережа успел вместе с поэтом Игорем Бондаревским выпустить тоненькую книжку «Тряхенапуты», два магнитоальбома «Бессамемучо» и «Живая сила», о картинах Сережи лучше расскажут его друзья по товариществу «Искусство или смерть».
Тима очень любил обращение «старик»: «Послушай, старичок»… И, наверное, ему понравилась бы старость — он устраивал «Праздник любви великой царицы Клеопатры», где главными действующими героями были старухи-певуньи-бомжихи; в его и Кирилла Серебренникова клипе («Резиновые ноги, Кожаные руки») участвовала также немолодая Эльфрида Павловна Новицкая. Кстати, Кирилл обратил внимание на мистическое совпадение — до того как попасть в реанимацию, Тима в релаксах четветрого канала — «Все будет хорошо» -сыграл врача… Может быть, ему понравилась бы старость, да что теперь об этом…
Сегодня, в день смерти Сережи и праздника Святой Троицы, когда в дом полагается приносить ветки деревьев и траву, мне вспомнилось мое давнишнее интервью с Сережей, которое мы с ним делали для «УББ». Начиналось оно так: «Его руки были зелены, как листва. Мы сидели на дачной лестнице Через дырочки в листве проникали спицы солнца, хотелось зажмуриться и думать о „вечных темах“ — об искусстве и преходящем в нем, о смерти…
Его зеленые руки внушали, благоговейные мысли о постоянстве творческого поиска… Он вытер вспотевшие ладони о штаны и они позеленели еще больше -„кооперативные — окраска линяет“
- объяснил Тима. Так искусство или смерть? Можно и об этом».
Тогда же Сережа Тимофеев написал мне: «Бог есть, но он изрядно поистрепался и постарел, он стал сентиментальным, плачет по любому поводу — за это я его люблю», и теперь я думаю: если отбросить поверхностное — то, что его застрели прямо у ночного коммерческого ларька, то, может быть, Сережа Тимофеев и ушел потому что здесь не осталось никого, кого можно было бы любить?…
«Ах родные мои лица,
Ах, родные черепа,
Вижу время нас не лечит
Всюду голь да шантрапа
Так наливай, скорее, варвар,
Вижу — близится гроза.
И висит над нами ангел
Сука! Чистый как слеза…»
(«Ангел» С. Тимофеев)
Галина Пилипенко 6 июня 1993 г.
|
